К 100-летию Первой мировой войны
Хоть ноют раны, хоть от жажды,
От жара изнывает грудь,
Но каждому стремится каждый
Помочь, а сам уж как-нибудь!
Кто перекрестится три раза,
Кто что-то выкрикнет в мечте, —
И вдруг спасительных три глаза
Горят, сияют в темноте.
Подходит поезд. Ближе, ближе…
Снопами искр усеял тьму,
Колёсами всё тише движет,
Остановился. Все к нему.
Выходят сёстры из вагонов,
Пред ними факелы несут.
И кажется: средь мук и стонов
Сонм ангелов спустился тут.
Сергей Городецкий. Прибытие поезда
1915
«Эвакуация раненых и больных достигла в войну необычайно больших размеров. По неполным данным, только с августа 1914 по ноябрь 1916 года включительно с фронта в тыловые лечебно-эвакуационные учреждения были доставлены 5 812 935 больных и раненых офицеров и солдат, что в среднем в месяц составляло 116 896 человек. Летальность среди госпитализированных солдат здесь равнялась около 2,4% у больных и около 2,6% у раненых; летальность среди больных офицеров — около 1,6%, среди раненых — около 2,1%. возвращено в строй солдат: из числа больных — около 44%, из числа раненых — 46,5; из числа больных офицеров — около 68%, из числа раненых — около 54%. инвалидность среди раненых достигала 30%.
В любом случае нужно было совершенствовать санитарную службу в войсках и усиливать снабжение госпиталей медикаментами и перевязочными материалами. Между тем уже в начале войны в стране стал ощущаться недостаток в медикаментах и хирургическом инструментарии». С. 320– 321.
«Хирург действующей армии Н.Н. Теребинский рассказывал на XIV съезде российских хирургов в декабре 1916 года:
«Развозка раненых была неправильна, поезда шли, например, не по заранее намеченным направлениям, их не встречали питательные пункты и на местах остановок не приспособлено было кормление… В Москву приходили поезда с не кормленными несколько суток людьми с ранами не перевязанными, а если перевязывали однажды, в течение нескольких дней не перевязывали вновь. Иногда даже с таким количеством мух и червей, что трудно даже медицинскому персоналу выносить такие ужасы, которые обнаруживались при осмотре раненых». С. 315.
Одинаково –
камень,
болото,
халупа ли,
человечьей кровищей вымочили весь его.
Везде
шаги
одинаково хлюпали,
меся дымящееся мира месиво.
<…>
Пятый день
в простреленной голове
поезда выкручивают за изгибом изгиб.
В гниющем вагоне
на сорок человек –
четыре ноги.
Владимир Маяковский. Война и мир
1915–1916
Военврачом служил Ю.И. Лодыженский, автор мемуарной книги «От Красного Креста к борьбе с коммунистическим Интернационалом» (М. : Айрис-пресс, 2007. 576 с. : ил. — Белая Россия).
Юрий Ильич Лодыженский (1888—1977) в 1912 году окончил Военно-медицинскую академию. В 1913—1914 годах работал в Ортопедическом институте в С.-Петербурге.
С началом Первой мировой войны был мобилизован. Служил младшим врачом в 11-м Финляндском стрелковом полку. В ноябре 1914-го был переведён в Кавказскую туземную конную дивизию. В 1915 году назначен начальником лазарета Красного Креста им. Великого Князя Михаила Александровича в Киеве, где через его руки прошло около 12 тысяч раненых. Руководил лазаретом во время мировой войны, революции и гражданской войны до занятия Киева белыми войсками в 1919 году.
С отступавшей белой армией Ю.И.Лодыженский оказался в Новороссийске. Был командирован управлением РОКК в Женеву для установления связи с Международным комитетом Красного Креста. Вернулся в контролируемый Врангелем Крым, но вскоре эвакуировался с белой армией в Константинополь. Там по поручению Главного управления Красного Креста он учредил в здании русского посольства большой госпиталь. В начале 1921 года он был вновь командирован в Женеву, где назначен постоянным представителем Российского отделения Красного Креста.
В 1924 году вместе со швейцарским адвокатом Теодором Обером основал «Международное антикоммунистическое соглашение». Деятельность организации продолжалась до 1950 года. После Второй мировой войны жил в Бразилии в Сан-Пауло. Там же, когда автору было за семьдесят, были написаны эти мемуары.
Из содержания (до завершения хирургической карьеры в Константинополе):
К читателям; От редакции; Детство и школьные годы (1888—1908). Книга первая. Из записок военного врача эпохи второго российского «смутного времени» (1907—1925). Глава первая. Годы учёбы и работы в Санкт-Петербурге. Императорская Военно-медицинская академия (1907—1912); Ортопедический институт имени Государыни Императрицы Александры Феодоровны в Санкт-Петербурге (1913—1914). Глава вторая. Война 1914—1917 годов. В качестве полкового врача на фронте в Восточной Пруссии (осень 1914 г.); Кавказская конная Туземная дивизия на австрийском фронте (конец 1914 — начало 1915 года); Лазарет Российского общества Красного Креста имени Великого князя Михаила Александровича (1915—1917). Глава третья. Революция и гражданская война (1917—1920). В Преддверии; Между двух революций; Украинизация; Занятие Киева большевиками; Первая волна красного террора; Немецко-украинский режим на Украине; Деятельность Международного комитета Красного Креста по оказанию помощи жертвам гражданской войны; Эвакуация Новороссийска; Моя первая командировка за границу; Последние дни «белого» Крыма; Константинополь; Последняя страница моей хирургической карьеры.
Как видим, в содержании книги немало интересного, особенно (в связи с современными событиями на Украине) экскурс в эпоху гражданской войны в Киеве и в Крыму. Но и применительно к теме нашей рубрики находятся любопытные детали, например, относительно пациентов из «Дикой дивизии»:
«Были со «всадниками» и трудности, но своеобразного характера. Во время утреннего обхода, несмотря на протесты сестёр, они неизменно вытаскивали свои папахи и кинжалы. Без этих атрибутов они считали «непочтительным» принимать старшего врача». С. 97.
«Обращаясь к своей чисто хирургической практике во время руководства лазаретом Великого князя, хочу упомянуть несколько курьёзных случаев. Ко мне поступил ингуш из нашей дивизии с ранением черепа. Исследование обнаружило ограниченное раздробление черепной кости и застрявшую среди осколков шрапнельную круглую пулю. Я назначил ингуша на операцию трепанации черепа, но, зайдя к нему на следующее утро перед тем, как идти в операционную, застал его сидящим на кровати и со вниманием что-то разглядывающим. Спросил, что это. Он молча протянул ладонь, на которой лежала шрапнельная пуля. Ингуш почти не говорил по-русски, но все же удалось выяснить, что, опасаясь операции, он всю ночь занимался выковыриванием пули из собственной черепной коробки, что в конце концов ему и удалось. На мой вопрос, чем он «оперировал», он молча показал маленький кинжальчик, который ему удалось скрыть при переодевании. Мне оставалось убедиться, что внутренние покровы мозга не были нарушены, привести рану в порядок, удалив осколки, и наложить повязку — всё это не прибегая к наркозу. Раненый скоро поправился.
Другой, тоже курьезный случай произошёл с раненым в затылочную часть черепа румынским офицером. Вследствие ранения он перестал видеть. Я его трепанировал, освободил от давления подлежащую часть мозга со зрительными нервами, очистил рану. Зрение полностью восстановилось, но мой пациент стал «клептоманом». Он у самого себя крал подсвечник, часы, туфли и прятал их под матрас или под коврик. Об этих «кражах» сам не помнил и удивлялся не менее нас, когда вещи находились в неуказанных местах». С. 108.
В коридоре длинный хвост носилок...
Все глаза слились в тревожно-скорбный взгляд, –
Там, за белой дверью, красный ад:
Нож визжит по кости, как напилок, –
Острый, жалкий и звериный крик
В сердце вдруг вонзается, как штык...
За окном играет майский день.
Хорошо б пожить на белом свете!
Дома – поле, мать, жена и дети, –
Все темней на бледных лицах тень.
А там, за дверью, костлявый хирург,
Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,
Засучив рукава,
Взрезает острой сталью
Зловонное мясо...
Осколки костей
Дико и странно наружу торчат,
Словно кричат
От боли.
У сестры дрожит подбородок,
Чад хлороформа – как сладкая водка;
На столе неподвижно желтеет
Несчастное тело.
Пскович-санитар отвернулся,
Голую ногу зажав неумело,
И смотрит, как пьяный, на шкап...
На полу безобразно алеет
Свежим отрезом бедро.
Полное крови и гноя ведро...
За стеклами даль зеленеет –
Чета голубей
Воркует и ходит бочком вдоль карниза.
Варшавское небо – прозрачная риза
Всё голубей...
Усталый хирург
Подходит к окну, жадно дымит папироской,
Вспоминает родной Петербург
И хмуро трясёт на лоб набежавшей причёской:
Каторжный труд!
Как дрова, их сегодня несут,
Несут и несут без конца...
Саша Чёрный. В операционной
<1914–1915>
Интересна книга другого военного врача – Л.Н. Войтоловского – «Всходил кровавый Марс : по следам войны» (М.: Воениздат, 1998. 430 с. — Редкая книга).
Лев Наумович Войтоловский (1875—1941) – врач, психолог, литератор. Родился в селе Старое Полтавской губернии в 1876 г. Как пишет автор предисловия В.Мещеряков, отец его занимался «торговлишкой и шинкарством» и потому имел возможность отдать сына в 1-ю киевскую гимназию. Затем он учился на медицинских факультетах Киевского и Харьковского университетов. В качестве судового врача участвовал в нескольких морских экспедициях, в том числе в кругосветном плавании. Принимал участие в Русско-японской и Первой мировой войнах. В 1914–1917 гг. – врач артиллерийского парка, затем – военно-полевого госпиталя. В советское время занимался публицистикой и литературной критикой. Книга "По следам войны" была издана трижды в Москве и Ленинграде (1926, 1928, 1931). Умер зимой 1941 года в Ленинграде во время блокады.
Содержание: В. Мещеряков. Забытое надобно вспомнить; От Холма до Ниско. 1914 год; По тыловым дорогам. 1914 год; В завоеванной Галиции. 1915 год; Под Тарновом. 1915 год; Разгром на Дунайце. 1915 год; Сдача Бреста. 1915 год; По Полесским болотам. 1915 год; Примечания.
Из главы «От Холма до Ниско. 1914 год». Самое начало боевых действий на Юго-Западном фронте:
«Это было 14 августа. Вышли на заре. Солдаты спокойные и строгие. Только изредка слышится:
— Ну, теперь, братцы, смерть поблизу нас ходит.
В Верховицу пришли к девяти утра. В зелёной ложбине, окаймлённой высоким гребнем, уже стоял полупарк 46-й бригады и наш дивизионный лазарет. Гулко бухали пушки, трещали пулемёты и ружейные залпы, и пушисто таяли в воздухе дымки разрывающихся шрапнелей. Развернулись биваком, вскипятили чайники. Задымились походные кухни. Солдаты поминутно взбегали из ложбины на гребень, чтобы посмотреть, куда ложатся снаряды. Понятие об опасности как-то вдруг улетучилось. Все смеялись, острили, дурачились и в блаженном неведении готовы были верить, что на свете есть только весёлое небо, поля и возбуждённо грохочущие пушки, голоса которых так хорошо сливаются с нашим приподнятым настроением. Чувство было такое, как будто из ложи наблюдаешь за интересным театральным зрелищем.
Появились раненые с кровавыми пятнами на грязных, измазанных руках и с неподвижно застывшими зрачками. Без особого беспокойства их расспрашивали о бое:
— Далеко отсюда?
— Вон там, за мостиком, версты три не буде.
Вдруг тень упала на зелёную ложбину, повеяло смертью, и через деревню со свистом перелетел снаряд, и почти в ту же минуту, корчась от боли, испуганные, с землистыми лицами, появились на гребне десятки раненых. Держась друг за друга, принимая странные позы, спотыкаясь и падая, они медленно двигались на нас, и это шествие было сказочно страшным. Красными огненными языками болтались обрывки платья. Мерзко хлюпали сапоги, наполненные кровью, и большие, огромные глаза светились безжизненно и тускло, как догорающие восковые огарки. Раненых было много — человек до трехсот. Меж ними два офицера.
— Попали под пулемётный огонь, — пояснили нам офицеры. — Австрийцы подняли руки и винтовки дулами опустили. Мы поверили, подошли. А они подпустили близко и давай поливать из пулемётов. Это всё, что от полка осталось.
— Какой полк?
— Пултусский.
Мы взяли у наших солдат индивидуальные пакеты, и все вместе — офицеры, солдаты и медицинский персонал — начали наскоро перевязывать раненых. У некоторых кровь сочилась в пяти и больше местах. Монотонно и неохотно, простыми крестьянскими словами рассказывали раненые о пережитом.
— Много яво, один через один, прямо, как черва, лезут.
— А хорошо дерутся?
— Пока водка в манерке есть — дерётся». С.5–6.
«Без конца бредут раненые. Спрашиваю:
— Далеко до позиции?
— Верстов пять-шесть будет.
— А как дела?
— Там, за рекой, ваше благородие, что народу побитого лежит!.. — возбуждённо заявляет один. — Нашего брата, как песку, а ихнего — ещё больше; как грязи!.. Ой, и бьют же его!..
Усталые и голодные, мы сворачиваем с шоссе и забираемся в лес. Издали доносятся чьи-то хриплые стоны. Подхожу ближе: срезанные снарядами деревья придавили группу солдат; они умирают в страшных мучениях. Головы измазаны кровью, руки и ноги перебиты, искалечены. С ними возятся в ожидании санитарной двуколки несколько пехотинцев и казак-ординарец.
— Навоевались! Эх, пальнуть бы раз из винтовки! Чего зря людям мучиться? Видишь, сами смерть кличут, — угрюмо говорит пехотинец.
— Разрядить недолго, — вздыхает казак, — да как бы беды не нажить. Им-то, конечно, чего зря томиться?
Снова идём по шоссе». С. 83–84.
Впечатления от фронтового быта приводят автора к тяжёлым размышлениям:
«Без плана, без надобности, без всякого смысла десятки тысяч безоружных мужиков швыряются в огненное хайло войны. Во имя наград и карьеры воздымается факел «наступления». Идейная мясоедовщина всех рангов сознательно посылает на убой десятки тысяч «серой скотинки». Госпиталя и приёмные покои наполняются вагонами искалеченного мужичьего мяса. И в результате строго продуманное предательство, оплаченное тысячами солдатских жизней, превращается в жарко-патриотические реляции о двух захваченных пулемётах». С. 273.
Во время Великого отхода летом 1915 года:
«Между тем неприятельская артиллерия гремит с неслыханной силой. Одновременно стреляет бессчётное количество орудий. Создаётся такое впечатление, будто трещит исполинский пулемёт и выбрасывает не пули, а тысячи разрывных снарядов.
В три часа ночи грохот всё продолжается. Слышится то протяжное, долгое рычание, то частыми толчками сыплется: б-бах! бах! б-бах!.. Гудит земля, и верхушки деревьев вздрагивают от ударов. Лошади совершенно ошалели, испуганно прядают ушами и становятся на дыбы. Люди растерялись до слёз. Четыре роты юхновцев не выдержали этой пальбы, выскочили из окопов и бросились в стороны, как безумные. Десятки раненых толкутся в нашей палатке. <…>
Я подошёл к солдату невысокого роста с рыжеватой окладистой бородой. Весь вид его, расслабленный и прибитый, говорил о перенесённом потрясении.
— Ты какой губернии?
— Воронежской, — ответил он безразличным тоном.
— Какого полка?
— Сурского.
— Когда ранен?
— Сегодня.
— Как дела наши?
— Дела ни-ча-го. Только... только... [Помните, читатель, «Русское "ничего"…»? – В.М.]
И он вдруг зарыдал горькими слезами. Он плакал, закрыв лицо корявой мужицкой рукой, и вся борода его в одну минуту намокла от слёз.
— Чего ты, как дитя малое? Тебе сколько лет?
— С-со-рок четыре, — с трудом выговорил он сквозь горькие всхлипывания.
— Стыдно ему, — вмешался старенький лазаретный священник, — что Россию бьют. От стыда в нём душа плачет. Ты не плачь, — обратился он утешительно к солдату. — Ты возблагодари Господа за то, что он жизнь твою сохранил.
— Страшно, батюшка! Страшно, ваше благородие! — протянул он тихим запуганным голосом и весь жалко затрясся.
— Ты в первый раз в бою? — спросил я.
— Никак нет. Был я... на энтом... на Козювце, на Карпатах. Так не было страшно...
— А ты привыкай, — дружески сказал священник. — Десять держав воюют. Все друг друга уничтожить хотят. И нам надо! Ничего не поделаешь. Мне вот шестьдесят три года, — улыбнулся он, — а я вот учусь через канавы прыгать... Война!.. Привыкать надо.
— Не могу, батюшка!.. Страшно...
И, низко наклонив голову, солдат опять залился слезами. Я смотрел на его опущенные плечи, на грязный подол его шинели, измазанный кровью, на его плачущее лицо, по которому вместе со слезами текла сопливая жижа, и мне вспомнились презрительные слова Гинденбурга:
— Война с Россией — это вопрос нервов.
Подошёл полковой врач, посмотрел на плачущего солдата и бросил на ходу:
— Реакция... После артиллерийского огня... Фельдшер! Дай ему валериановых капель». С. 349–350.
Сероглазая женщина с книжкой присела на койку
И, больных отмечая вдоль списка на белых полях,
То за марлей в аптеку пошлёт санитара Сысойку,
То, склонившись к огню, кочергой помешает в углях.
Рукавица для раненых пляшет, как хвост трясогузки,
И крючок равномерно снуёт в освещённых руках,
Красный крест чуть заметно вздыхает на серенькой блузке,
И, сверкая починкой, бельё вырастает в ногах.
Можно с ней говорить в это время о том и об этом,
В коридор можно, шаркая туфлями, тихо уйти –
Удостоит, не глядя, рассеянно-кротким ответом,
Но починка, крючок и перо не собьются с пути.
Целый день она кормит и чинит, склоняется к ранам,
Вечерами, как детям, читает больным "Горбунка",
По ночам пишет письма Иванам, Петрам и Степанам,
И луна удивлённо мерцает на прядях виска.
У неё в уголке, под лекарствами, в шкафике белом,
В грязно-сером конверте хранится армейский приказ:
Под огнём из-под Ломжи в теплушках, спокойно и смело,
Всех, в боях позабытых, она вывозила не раз.
В прошлом – мирные годы с родными в безоблачном Пскове,
Беготня по урокам, томленье губернской весны...
Сон чужой или сказка? Река человеческой крови
Отделила её навсегда от былой тишины.
Покормить надо с ложки безрукого парня-сапёра,
Казака надо ширмой заставить – к рассвету умрёт.
Под палатой галдят фельдшера. Вечеринка иль ссора?
Балалайка затенькала звонко вдали у ворот.
Зачинила сестра на халате последнюю дырку,
Руки вымыла спиртом, – так плавно качанье плеча,
Наклонилась к столу и накапала капель в пробирку,
А в окошке над ней вентилятор завился, журча.
Саша Чёрный. Сестра
<1914–1915>
Помнится, Константин Георгиевич Паустовский сетовал, что не переиздаётся книга С.З.Федорченко «Народ на войне» (подгот. текста и вступ. ст. Н.А.Трифонова. М. : Сов. писатель, 1990. 400 с.), которую он высоко ценил.
Софья Федорченко долго служила на фронте в качестве сестры милосердия. Впоследствии вспоминала: «Попала в самую гущу, проделала наступления и отступления, видала и победы и поражения. Всё было одинаково ужасно и непоправимо <…>. Работала я, всё смотрела, всё слушала, всё со всеми переносила». С. 9.
 |
| Софья Федорченко |
Мысль о создании книги появилась после её возвращения в тыл, когда она приехала в Москву и стала знакомиться с текущей литературой о войне. «Почти все писатели — бей, жги, мы-ста да они-ста. В прозах и стихах. Или писались сентиментальные, жалостливые вещи. Почти всё было ложью и тяжким стыдом. Вот тут-то со мной и произошла нелепейшая и неожиданная вещь. Я решила написать «правду о войне» и решила написать только правду, даже если всей правды мне написать и не удастся».
И далее, упомянув о том, как она пробовала разные формы, писательница сообщала, что первый отрывок из Народа на войне» она написала… — «каким-то неожиданным способом <…> влезши в шкуру рассказавшего мне этот случай солдата и абсолютно забыв себя самоё». С. 10.
Это полное издание книги Софьи Федорченко (1880—1959). Первая её часть в форме лаконичных рассказов и размышлений русских солдат о войне и мире вышла в 1917 году. Спустя восемь лет появилась вторая часть, отражавшая период «керенщины». Третья часть её — о войне гражданской — была известна только в отрывках по журнальным публикациям 1927 года и лишь в 1983 году была напечатана в полном виде томе «Литературного наследства».
Из содержания: Н.А. Трифонов. Несправедливо забытая книга. Книга первая. Народ на войне. Как шли на войну, что думали о причинах войны и об учении; Что на войне приключилось; Каково начальство было; Какие были товарищи; Как переносили болезни и раны; Как о «врагах» говорили; Что о доме вспоминали; Что о войне думали. Книга вторая. Революция. О царе, о Распутине; Как приняли революцию; О войне, и старом и о земле; Враги; Пленные; Голод; Сны; Мирные жители; Болезни; Женщины; Дети; Деревня; Смерть; Природа. Животные. Разные случаи. Часть седьмая. Свое. Отцы; Мать; Деды. Приложение: Из автобиографии С.З. Федорченко; Письма С.З. Федорченко.
Из главки «Как шли на войну, что думали о причинах войны и об учении»:
«Эх, вначале, как погнали нас семнадцатеро из деревни, ничего не понятно, а больше плохо… Ух и заскучали мы… На каждой станции шум делали, матерно барышень ругали, пели чточасно, а весело не было… А потом здорово учили нас, аж я с тела спал… И надругались, как над дурнями… Зато теперь попал я на позицию… Так я плакал, как сюда ехал, просто с жизнью прощался… Маменька-то лет пятнадцать померши, а я всё плачу, мамашенька, мамашенька, — причитаю»…
«А то ещё в 13-м, на Фоминой, пришёл к нам дед из Питера. По многим местам ходил хожалым, бывалый мужик. Тот за верное принёс, что затевают наши министры войну с немцем и что нужно-де ту войну провоеваться, — чтобы понял народ, какой он ни до чего не годный, и никаких себе глупостей не просил бы… Так оно и вышло. При всей при Европе, на голой на …» С. 25.
А вот ещё «На ходу разговоры разные. Смерть»:
«Как же не страшна смерть? Старики, те знали, что и как. А мы вот так считаем — песочком присыплют, посмердим, и нет нас. Как в дым кизяк. Хоть бы уже делов каких наделать иль бы детей народить побольше».
«Чай, и лошадь про смерть помнит, ты же человек, не скотина».
«Чего про смерть вспоминать, про жизнь интересней».
«Что про смерть думать? Смерть теперь сама о нас печалится, из-за каждого куста моргает».
«Ты что, старуха, на тот свет поглядывать? Да как там, да где там, да кого там, да чем, да в чём? Так у старухи времени свободного до самой смерти ворох. Ты ж военный». С. 304–305.
Между тем в юбилейном году появилось новое переиздание книги С.З.Федорченко «Народ на войне» (СПб. : Лениздат, 2014. 443 с.).
Автор: Вячеслав Мешков
Окончание здесь.Дополнение: это сокращённая глава из двухтомника Вячеслава Мешкова «Роковая война России», который вышел в 2014 году. Книгу можно приобрести в Ассортиментном кабинете РГБ (открытая дверь сразу налево от главного входа, до турникетов) или заказать почтой.
Другие главы: Крах конного блицкрига | Мясо пушечное | Твой волшебный мир, Уэллс! | Пушки, розы и ратный труд | Августовские пушки, или О пользе чтения книг по истории войн | Разведка и контрразведка «до» и «во время»… | Кто виноват? Ответ господина Сазонова герру Гогенцоллерну | Русское «ничего» и послы Антанты | Интеллигенция и война | «След оставляя пенный…» Балтийский флот в Первой мировой | 1915. «То беженцы... Их жалкая орда...»
Также смотрите на эту тему в нашем журнале: Кавказский фронт Первой мировой войны
Зафрендить Ленинку?